Ещё одно лето

Небольшая зарисовка, которая в будущем может стать чем-то большим. Тёплое лето, первая любовь, грядущая трагедия — и всё это на фоне детства, которое перестаёт быть беззаботным. Вроде, получилось неплохо, будто всё было на самом деле. А может и правда было?

Мы с Варькой сидели на завалинке и, погруженные в тяжкие раздумья, щелкали семечки. Было утро, поэтому, когда Варька шебуршала босой ногой по траве, прохладная роса разлеталась во все стороны. Одна капелька подлетела так высоко, что умудрилась попасть мне прямо под глаз.

— Варь, ну хорош! Грязно же! — воскликнул я, дернувшись от неожиданного попадания. Коди, щенок спаниеля, лежащий у меня в ногах, удивленно поднял голову. Как ни в чем не бывало. Вот же животина...

— Хорош, хорош... Я переживаю может. За теб... — бурчала Варька себе под нос, глядя на свои грязные ноги, и вдруг осеклась. Переживает... Ей-то чего переживать? Не её собака, не у нее в дома… Так я ей и сказал.

Почему-то обидевшись, она произнесла одними губами «дурак» и отодвинулась от меня подальше.

Семечки в кулаке у меня подошли к концу, и я пошарил рукой в кармане. Пусто. Вздохнув, я откинулся на забор и стал смотреть на небо. По залитой золотом лазури ползли мелкие белые облачка, пушистые и одинокие, далеко отстающие друг от друга. Прекрасный вид сейчас почему-то казался печальным, и на душе стало вообще как-то погано. Облака разлетаются всё дальше и дальше друг от друга, как люди...

Задумавшись, с какой стати мне в голову пришла такая мысль, я совсем не заметил, как Варя ушла. Обиделась что ли? На что? Уже вернувшись к реальности, я посмотрел на пустующее Варино место, и в голове эхом прозвучали слова дяди Коли, сказанные им неделю назад, когда они с отцом вечером сидели на веранде и курили какие-то дорогие сигары (а я лежал на скамейке и изучал звёздное небо): «Вот сколько лет живу, а баб этих всё равно не понимаю».

Да, я тоже не понимаю. Странные они какие-то. Как будто с другой планеты.

— Ты чего такой хмурной, Серёньк? — баба Клава, седая старушка с добрыми голубыми глазами из соседского дома, стояла напротив, заслонив восходящее солнце. Ореол солнечного света вокруг её фигуры был похож на нимб и два крыла, симметричные, как у ангела. «Божий одуванчик» — мама звала подобных добрющих старушек именно так. Не знаю, что значат эти слова, но наверняка что-то близкое к Богу и святым. Она по-доброму улыбалась, а в руках держала котомку с продуктами — из магазина идет, не иначе.

С минуту происходило непонятное: вроде и хотелось рассказать, а в то же время и слова в рот не лезли. А потом вдруг навалилась такая усталость... Хотя, казалось бы, с чего? Нервы, наверное. А затем я сказал странные слова, о которых до сих пор иногда вспоминаю:

— Как думаете, Бог наказывает за вред чему-то прекрасному?

Казалось, бабу Клаву вопрос смутил, хотя раньше у нее всегда был наготове ответ на любой вопрос. Хотя, чего уж — даже я не ожидал услышать нечто подобное от десятилетнего мальчика. От конфуза нас спасла открывшаяся калитка.

— Здравствуйте, Клавдия Ивановна. Как ваше здоровье? Ничего? Ну слава богу! А Светочка как? А, скоро приедет? И Митьку с Танюшкой привезет? Ну, замечательно. Вы-то соскучились по ним страсть как, наверное, да?

Мама моя страшно болтлива, порой слова из нее вылетают со скоростью пулемета. Она стояла прислонившись к забору, а её светлые волосы, собранные в хвост, будто бы светились. Да и вообще она вся светилась, как светятся все, когда говорят с бабой Клавой. Затем, не смотря на меня, она сказала серьезным, безрадостным голосом:

— Сереж, иди домой. Папа зовет.

Попрощавшись с бабой Клавой, я приоткрыл калитку и пошел в дом, а маленький Коди семенил вслед за мной. И когда мы поднимались на крыльцо, до меня донесся обрывок их разговора:

— Что это с ним? — спросила баба Клава.

— Напортачил, — ответила мама. А затем холодно добавила: — Повредил прекрасную вещь.

(продолжение следует)